Я был принят на работу в ОНИИП в ноябре 1959 года. В радиолабораторию, которой в то время руководил И.А. Народницкий, почти счерез год после его основания. Институт располагал тогда всего тремя комнатами в одном из корпусов завода им. Козицкого.
Меня «поселили» в комнату, в котороц работали Куликовский, Викулов, Рябоконь, Кулаков и Едвабный.
- Оборудуй себе рабочее место, - сказал Ильля Аронович, положил передо мною комплект документов на какой-то выходной прибор и удалился. Оборудовать, собственно говоря, было нечего. На столе-стенде уже имелась электропроводка и «земля». Кое-что поковыряв на стенде, я под пристальными взглядами абсолютно незнакомых мне тогда людей сел читать оставленную Народницким литературу.
Перестав наконец глазеть на меня, не удостоив меня ни единым словом, обитатели комнаты принялись, наконец, за работу, нещадно, к моему великому удивлению, дымя при этом куревом. Там, откуда я пришел, категорически запрещалось курить даже в коридорах. Как мне потом, некурящему, объяснили, курить особенно хочется, когда идет напряженный мыслительный процесс. А тут, вместо того, чтобы наконец-то разобраться в «хомутах», надо идти в курилку. А какая «мысля» придет в курилке, ежели все вокруг треплются?
Вы пробовали читать инструкцию по настройке какого-нибудь сложного прибора, даже не предполагая о существовании его в природе, не представляя даже принципа его действия? А я молчаливо занимался этим почти два часа. Когда я окончательно понял, что ничего не понимаю, то приподнялся, потянулся, сделал несколько взмахов руками и сел на подложенный, как потом выяснилось, Рябоконем бумажный пакет, содержащий примерно литр воды. Остаток дня я провел прижавшись задом к радиатору в оживленном обмене всевозможными сведениями как из личной жизни каждого из нас, так и о международном положении и достоинствах и недостатках прибора, документацию которого я изучал и схема которого, как оказалось, была разработана некоторыми из этих хохмачей.
В начале своей деятельности в ОНИИПе не было четкого разделения на отделы, специализация почти отсутствовала. Каждый из работников лаборатории почти полностью создавал свой блок. Но в то же время конструкторы уже начали прорабатывать вопросы унификации, радисты – тоже.
В то время в лаборатории шла разработка выходных устройств изделий «БРУСНИКА». Формально главным конструктором этих приборов являлся Илья Аронович Народницкий. Фактически их разработку возглавлял Владимир Маркович Едбавный. Разработку этих приборов начали в курирующе й нас организации. В результате этой разработки к нам прибыла куча электрических «соплей», которые в акте передачи числились электрическим макетом. А стадия разработки – техпроект. Завод им. Козицкого в то время выпускал продукцию, работающую на радиолампах и, вполне естественно, полупроводниковых приборов не имел. ОНИИП тоже не имел своей материальной базы. Поэтому для отработки технических макетов мы вынуждены были выпаивать детали из присланных нам «соплей» и пускать их в дело. Был даже такой запомнившийся мне случай: в лабораторию явился Виталий Федорович Смирнов (я не совсем точно знаю, какое место он занимал в иерархии) и предложил всем разработчикам принести полупроводники из своих домашних радиолюбительских запасов. Это было то время, когда полупроводники только начали появляться, и их было на фирме такое мизерное количество, что их даже не пытались воровать, извините, выносить. Так что разработка макетов была завершена на наших «кровных» деталях.
Между сидящими в той, левой, комнате работа распределялась следующим образом: предварительным усилителем занимался Викулов, узкополосными фильтрами и дешифраторами – Рябоконь, главным усилителем – Куликовский. Мне, как пришедшему позже, был передан выходной прибор, схему которого разрабатывал Тарасенко, кроме того, мною был разработан встроенный ламповый вольтметр для настройки блоков на минимальные искажения в процессе эксплуатации. Едбавный разрабатывал схему всего устройства в целом, курировал его конструкцию и координировал все работы как в институте, так и за его пределами.
По окончании испытаний «БРУСНИКИ» мне предложили перейти в третий отдел, в лабораторию 31, для разработки системы автоматического контроля комплекса в целом. Читая официальную историю института, я был глубоко обижен тем, что это направление не было даже упомянуто. А ведь система автоматического контроля была новшеством не только в ОНИИПе, но и во всем Советском Союзе.
Доклад о ее возможностях был сделан на сессии МККР и одобрен председаателем секции профессором Чистяковым. Стыдно, господа начальники ОНИИП, не заметить целое напрвление, хотя после «БАЗАЛЬТА» в институте была организована специализированная лаборатория, разрабатывающая устройства и системы контроля. А история института писалась уже в то время, когда эта лаборатория работала с отдачей уже много лет. Стыдно, господа, стыдно! Позор!
Комплекс «БАЗАЛЬТ» стал первой самостоятельной разработкой института. Генеральый заказчик в лице М.Е, Хавкина отдал эту тему нам, молодому институту, поверив в наши силы, несмотря на то, что на его разработку претендовала такая фирма, как «КОМИНТЕРН». Говоря высоким слогом, доверие оправдали.
Главным конструктором изделия был Едбавный, ачальником 31-й лаборатории – Евгений Арсеньевич Мутыло.
Во время разработки шла неуемная война между разработчиками основных (!) приборов и «контрольщиками». И те, и другие утверждали: у нас работает, не работает у вас!
Техпроект прошел, как всегда, «на высоком уровне». В отдел начали поступать образцы приборов, предназначенных для проведения «ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫХ» и «ГОСУДАРСТВЕННЫХ» испытаний.
Создание образцов – целая эпопея. В них надо было учесть все согласованные замечания и пожелания Заказчика. А их было немало. Все это в связи с нехваткой времени вводилось, зачастую, «с листа», без электрического макетирования. Разработчики и конструкторы все время бегали друг к другу, благо, было недалеко. Конструкторский отдел занимал в то время половину четвертого этажа главного корпуса. Это был огромный двусветный зал, начинающийся непосредственно у главной лестницы и простиравшийся до конца здания.
Испытательная база тогда лишь только создавалась. Камеры тепла и холода располагались в небольшой комнате. В ней же располагалось холодильное оборудование. Камера тепла представляла собой отгороженный закуток этой комнаты, в котором с трудом помещалась одна стойка. Температура поддерживалась на уровне 42° С. Так как в камере фактически отсутствовала вентиляция, то блоки, находящиеся внутри стойки, перегревались выше положенной им предельной температуры. В этом случае в камеру ползком (это не преувеличение!) забирался соответствующий разработчик и придумывал, как исправить положение.
Перегревались не только приборы – перегревались люди. В целях конспирации - все окна камеры находились на первом этаже – все окна были занавешены тяжелыми портьерами, входная дверь имела тамбур. Крыша здания накалялась солнцем, температура вне камеры тепла была примерно такой же. что и внутри. Разница заключалась лишь в том, что работники испытательной станции старались «не вылезти» за предельные значения температуры в камере. Работы велись в три смены, фактически без выключения аппаратуры. Стойки менялись. Люди – нет! Мужчины работали в плавках. Женщины в чем-то невесомом. Вплотную к раковине умывальника был установлен стол, на нем примостили желоб таким образом, чтобы вода с него стекала в раковину. На желобе почти все время сидел кто-то из разработчиков или представителей заказчика, поливая себя из хлорвиниловой трубки, присоединенной к водопроводу.
Стенд для проведения «тряски» был расположен в каком-то деревянном сарайчике. Здесь нас преследовали начинающиеся холода. Григорий Алимов – он был тогда конструктором – спроектировал пружинно-поролоновые амортизаторы, которые стали базовыми почти для всех наших последующих разработок. Я сам наблюдал, как из стакана воды, установленного на стойке, во время прохождения резонансных частот не вылилось ни одной капли. Но к людям это не относилось. Так как стойки были почти в три раза меньше по весу, чем это требовалось для оптимальной загрузки вибростенда, то во время испытаний стенд догружали разработчиками, свободными от измерений. Если из вас никогда не вытрясали душу, полезайте на вибростенд.
Наконец-то каждая из стоек прошла испытания. Теперь было необходимо испытать на тепло весь комплекс в целом. О том, чтобы его вместить в камеру, нечего было и думать. Но выход был найден. Помещение на третьем этаже, в котором впоследствии был размещен 32 сектор, было разделено капитальной стеной на большую и малую комнаты. В большой комнате установили весь комплекс и «козлы». Температура в помещении опять таки +42. В маленькой комнате был установлен дистанционный пульт управления, с которого на комплекс подавались все необходимые команды. Как вы сами понимаете, комплекс блестяще выдержал все испытания.
Теперь немного о событиях, предшествовавших испытаниям. Так как все изменения шли с листа, то требовалось очень четкое взаимодействие с монтажниками (о конструкторах я уже говорил). Монтажный участок размещался в то время там, где теперь расположен экспериментальный центр. Возглавлял его тогда Иван Лаврентьевич Пальчиков, красивый веселый человек. Работа на участке была поставлена так, что в любое время суток можно было отдать блок или стойку на доработку, которая выполнялась немедленно. Тут же конструкторы вводили изменения. Монтажницы были тогда тоже молодые, веселые и приветливые. К нам, в третий отдел, впоследствии перешли Нина Таричко, Катя Кудрявцева… Если я кого-то забыл упомянуть, пусть простят меня. Склероз-2003 .
Отдел, да и институт, впервые собирал такие комплексы. Путаница была страшенная. «Плюсы» замыкались на «минусы», управляющие сигналы шли не туда., ответная реакция на них была непонятной. А комплекс уже должен был сдан «вчера».
- Дайте мне три дня и трех монтажниц, - заявил Игорь Жолоб. Начальство засомневалось. До сих пор этот инженер в передовых не числился. Рискнули. Три дня из 75-й лаборатории группа выходила только в столовую и еще куда-то. Точно не припомню, куда, но недалеко. На четвертый день, рано утром, весь кабельяж был разостлан возле стоек, каждый конец имел бирку с адресом. Пол был подметен. И, что самое главное, комплекс заработал. В разводке не было ни одного «хомута». Но неприятности были. Недаром разработчики говорят: «если изделие сразу заработало, значит в нем что-то не так».
Комплекс доводили разработчики всех отделов, чьи блоки, приборы и стойки входили в его состав на всех стадиях наладки и испытаний. А переносили их с места на место, из одной камеры в другую, с третьего этажа на первый и обратно в основном разработчики третьего отдела – «грузчики-разработчики».
Даже Сартасов – главный инженер – закрывал свой кабинет, поднимался к нами принимал активное и далеко не бесплодное участие в настройке комплекса. Разработчики, свободные от «расхомучивания», как правило, играли в шахматы «под столом». Сартасова под столом я ни разу не видел. Сам бывал.
И, наконец, наступил торжественный день. Сартасов вызвал к себе всех разработчиков и сказал, что теперь нет «стоечников» и «контрольщиков», и что мы делаем одно общее дело, и не дай Бог вести свару между этими двумя антагонистами в присутствии заказчика.
Комплекс, вымытый специальным составом, подкрашенный и сверкающий всеми оттенками «слоновой кости», выстроился в полном параде в 75- комнате. Перед ним, как в театре, были расположены несколько рядов стульев. В первом ряду сидели ЗАКАЗЧИКИ всех рангов и уровней, во втором – отдельское и прочее начальство, а еще «задее» - причастные к торжеству разработчики..
Комплекс от «зала» отделял занавес, повешенный опять-таки в целях конспирации. Главный конструктор – Едвабный – раздвинул занавес, и перед всеми предстал КОМПЛЕКС – ПЕРВАЯ САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ разработка института. А между комплексом и зрителями, на той же проволоке, на которой был натянут занавес, появилась детская игрушка – принц Лимон. Он был подвешен вниз головой за красный двухваттный резистор МЛТ, воткнутый у него между ног. С его шеи свисал плакат с надписью: «Он нажимал кнопки». Реакция зрителей была чисто мужской.