ЗАВИСТЬ
Свежим весенним утром к воротам Парижа подошел молодой человек, по самонадеянному виду которого и характерной речи, можно было догадаться, ч то он уроженец южной провинции Франции –Гасконии.
Все его состояние составлял луидор зажатый в потный от волнения кулак. Проходя по ”Чреву Парижа”, так красочно описанном Эмилем Золя, он увидел прехорошенькую продавщицу картофеля.
Купите картофель, месье, - нежно прозвенел голосок продавщицы, - всего восемь су, месье.
Гасконец с трудом оторвал свой взгляд от открытого корсажа девушки и взглянул на ее лицо. Пушистые волосы, огромные глаза и розовое ушко, оттененное дешевой медной сережкой с голубым камешком, вкупе с предыдущим видением произвело на него неизгладимое впечатление.
“Все равно ведь надо чем-то питаться,- подумал молодой человек.- Картошка – как раз то, что мне надо: дешево и сытно”.
С этими словами он взвалил на плечо мешок с картошкой и побрел в гостиницу. По дороге он купил ящик молодого вина, еще пахнущего лозой и солнцем, а на оставшиеся деньги снял уютный номер с видом на Сену.
Так пришел в Париж величайший романист мира – Дюма.
Как потом выяснилось, в результате этой мимолетной встречи с продавщицей картофеля, он приобрел право называться Дюма-отец.
Когда вино и картошка подошли к концу, Дюма-отец понял, что тянуть дальше некуда, и начал писать.
Писал он много. Вкалывал как Жан Вальжан на каторге. Писал всякую ерунду, но талантливо. Читатели были в восторге и приносили ему моральное удовлетворение и луидоры.
На кровно заработанные деньги он в своем замке кормил и поил целую кучу прихлебателей, которых он, зачастую, не знал даже в лицо. Однако, вращаясь в этой среде, он получал огромное удовольствие, и еще много, много раз становился отцом, утверждая свою индивидуальность и право так называться.
В полном соответствии с мнением, что “женщины могут сделать мужчину миллионером, если он миллиардер”, к концу жизни он был полностью разорен.
Лежа на смертном одре, он сжимал высохшей рукой последний уцелевший луидор и шептал: “С чем в Париж я пришел, с тем и ухожу”.
Последние слова его были: “А почем нынче картофель?”
- Восемь су, - услыхал он в ответ.
- А вино?
- В норме, - ответил Дюма-сын, который к тому времени стал отцом,
хотя и был сыном.
- Слава Богу,- прошептал Дюма-отец. – Шурик, сынок…
И его рука бессильно скользнула с постели.
Луидор чеканился из золота, и его курс непрерывно повышался.
Студеным январским днем на вокзал города Омска, расположенного в центре Сибири, прибыл молодой человек, по самоуверенному виду которого и характерной речи можно было догадаться, что он уроженец южной провинции СССР – Одессы.
Все его достояние составляла мятая трешка, судорожно зажатая в окоченевшей ладони. Проходя мимо привокзального рынка, он увидел очередь за картошкой.
”Надо бы купить картошки,-подумал молодой человек, занимая очередь: Надо же чем-нибудь питаться”. Очередь продвигалась.
-Мужчина, говорите!- раздался откуда-то из грязного халата, напяленного на замызганную кацавейцу, хриплый прокуренный голос.
- Почем картошка? - Поинтересовался приезжий
-У тебя что, повылазило?! Вон написано! Отвечай тут каждому! Ну, восемь копеек. Тебе сколько? Мешок?
Взгляд молодого человека остановился на багровом блине лица продавщицы, прорезанном двумя щелочками глаз и намалеванными багровой помадой губами на том месте, где находилась прорезь рта, напоминающая почтовый ящик. Из-под шикарной пуховой шали, обрамляющей это сооружение, на халат свисали две золотые цепочки и кулон с огромным искусственным рубином. Черные от картофельной грязи пальцы, унизанные золотом, выглядывавшими из обрезанных перчаток, проворно бросили на весы несколько картофелин, и не успели еще клювики весов стать друг против друга, как картофель был сброшен на прилавок.
- Следующий! Говорите!
Подобрав картошку, молодой человек бодрой рысью, прихлопывая на ходу ногами, одетыми в легкомысленные туфли, направился к общежитию к своему товарищу, с которым он вместе кончал институт, купив по дороге "Кормиловку” за два пятьдесят четыре.
Когда картошка и водка стали подходить к концу, товарищ сообщил, что он договорился в одном НИИ и уже завтра можно выходить на работу.
Так в Омске, в поисках интересной творческой работы появился я.
В результате мимолетной встречи с продавщицей картофеля я долго чурался женского общества и долго не решался стать отцом, чему немало способствовала зарплата в сто тридцать рублей. Вкалывал я как Жан Вальжан на каторге. Писал всякую ерунду: проекты, отчеты, инструкции. Кормил кучу прихлебателей и бездельников из аппарата НИИ и вышестоящих органов, хотя многих из них не знал даже в лицо.
Мою писанину, может быть, даже талантливую, заботливо переплетали, ОТК, не читая, давал свои замечания по внешнему виду, после чего она отправлялась к заказчику, который тоже ее не читал.
И вот, перевалив через максимальный горб зарплаты в двести сорок рублей, я закончил трудовой этап своей жизни, получив сто тридцать рублей пенсии.
- С чего начинал я в Омске, к тому и пришел, шептал я, сжимая в иссушенной руке несколько разноцветных бумажек и грамоту “За честный и самоотверженный струд”.
- А почем нынче картошка? – поинтересовался я у домочадцев.
- Рубль пятьдесят,- ответила жена.- Килограмм.
- А водка?- машинально спросил я, забыв о приобретенном инфаркте и о том факте, что меня вступили в общество трезвости.
- Девять рэ – сообщил сын Александр, который уже успел стать стотридцатирублевым отцом двоих детей.- Девять десять,- уточнил он,- самая дешевая.
-Рубль печатался на бумаге, и курс его неуклонно падал.
И я подумал: повезло Дюма-отцу – он умер…