САМАЯ КОРОТКАЯ НОЧЬ

  Перед самым моим отъездом в Омск  Никанорыч, уже в который раз, высказал свое отношение к браку. В качестве наглядного примера,  как обычно,  фигурировал Колька Портмонет.

- Нет,  ты мне скажи: почему Колька - Портмонет? - риторически вопрошал Никанорыч,- а потому,  что  его  портмонет был открыт для всей Степовой, для всех без разбора. На те башли,  что у него захамили,  он мог бы  несколько месяцев не вылазить из "ЛОНДОНСКОЙ".

А теперь?  А теперь ему Бебочка раз в неделю  выдает  на кружку пива, его же  кровно  заработанные  деньги  и, причем, позволю себе заметить, без раков. Противно смотреть как он обходит тую пивную,  чтобы,  не дай Бог, кто не угостил. А как же - гонор! А какие чудачки на него кидалися!  Швенза через него так даже выпила внутрь уксусной эссенции. Нет, так  ты мне скажи:  ты помнишь Колькину философию? - кипятился Никанорыч - у жены объязательно должны быть "ноги"! - "А если она "безногая",- спросил ты,-  а у нее  ангель-ский характер?"

- "Все равно,  выйдет замуж - станет ведьмой,  а так хоть ноги останутся". - Так  я  тебя  спрашую,  что  он имеет с той философии? "Безногую" Бебу он имеет! Недавно я  их  видел ходить по Решильевской,  так мне аж страшно стало:  все время боялся, что она вот-вот чиркнет задом по  асфальту.  И это,  позволю себе заметить,  на высоких каблуках!

И каждые  полчаса она брынькает по телефону: где ее Кока? А я, извините за выражение, должен врать, что ее Кока ушел на объект. Так я тебя спрашую,-  торжествующе  вопрошал  Никанорыч, так чтоб я после этого женипся?!  Что я им чайник,  что ли? Я тебя спрашую!

На столе  телеграмма:

 "Cвадьба самую короткую ночь тире чтоб долго не мучаться тчк ждем тчк Люся зпт Никанорыч тчк".

Долго так зпт мучаться так тчк.

Cогласовав с шефом очередной отпуск,  за неделю до самой короткой ночи я оказался в городе в котором родился. У Черного моря.  C огромным чайником из красной меди,  сделанным  по индивидуальному заказу за литр спирта.

- Умница моя,- поцеловала меня мама в лоб,- я давно мечтала за такой чайник.  Он же ведь з настоящий красный  медь,- скопировала она тетю Клепу.

Я промолчал:  как всегда,  я второпях забыл купить  маме подарок.

 Вы знаете, что такое мама? Вы знаете, что такое мама. Вы знаете, что такое одесская мама?  Вы  не  знаете,  что  такое одесская мама.

Для того,  чтобы это узнать,  надо, чтобы сын Вашей мамы уехал (добровольно!  Вы  только  подумайте  - добровольно) из Одессы в этот "мерзлый Сибир" и ничего не писал, кроме телеграмм к  новому  году  и  ко дню рождения.  И некому накормить мальчика. И, может он связался с плохой компанией или, не дай Бог, с женщиной с ребенком. И некому...

И когда вы приезжаете домой, она не знает, как Вам угодить. И,  сложив  руки на животе под передником,  с умилением глядит, как ее птенчик, с истинно сибирским аппетитом, "лопает" все, что она подкладывает ему на тарелку. А вечером,  с безнадежной тоской в  голосе,  спрашивает:

- Может  ты хоть один вечер посидишь дома?  Неужели ты не можешь посидеть дома хоть один вечер?

А Вам  всего  двадцать семь лет,  и Вы еще не понимаете, как Вашей маме нужно,  чтобы Вы  уделили ей хоть  один  вечер, рассказывая как Вы там без - нее,  и объязательно со всеми подробностями. А так как подробностей Вы не помните  или  просто хотите их утаить,  то выдумываете их на ходу, путаясь и завираясь под ее недоверчивым, все понимающим взглядом.

Все это начинаешь понимать только тогда,  когда мамы уже нет.

Вот так  выглядит одесская мама - точно так же.  как все мамы мира.

 Кто-то из великих сказал: если сложить вместе много червей - из них никогда не получится змеи,  если сложить  вместе много капель  - из них никогда не получится моря.  Море - это состояние духа.

Когда я был студентом, даже еще не студентом, а школьником, едва начинало пригревать солнце,  как я смывался с занятий и шел к морю. Там я выбирал защищенную от ветра ложбинку, зачастую  еще  засыпанную  снегом, и часами, под равномерный шум волн, наблюдал, отрешаясь от  всего, как  они  облизывают пляж. А зимой я частенько приходил на обрыв Черноморского переулка, и стоя под пронизывающим ветром, шморгая простуженным носом, глядел как "дышит" лед,  вздымаемый  протискивающимися под ним волнами.

 А летом...

И вот у меня свидание с морем.  Обидно, что море даже не заметило моего отсутствия.  Как будто оно рассталось со  мной только вчера.

Вдалеке оно, как всегда, было синее, почти черное. Ближе к берегу  становились  видны оттенки окраски:  над подводными камнями, покрытыми водорослями и мидиями,  вода темнела прозрачной голубизной. Над песчанным дном вокруг камней светилась отраженным от дна солнечным светом,  принимая тот цвет, который исходит из драгоценного кристалла аквамарина,  венчающего трость графа Потемкина.

А в  полосе  прибоя,  взбаламученная набегающей волной и пляжниками, вода была светложелтой и мутной. Словом, это было обычное летнее море.

И на берегу ничего не изменилось: все та же молодежь заполняла узкую полоску пляжа "ОТРАДА"- место встреч и свиданий многочисленного студенчества города.  Все так же  на  вершине подводной скалы, цепляясь друг за друга, стояла кучка отдыхающих пловцов.  И,  когда на скалку пытался  взобраться  новый "индивидуй", вся  кучка  с  веселым  гоготом сыпалась в воду, после чего восстанавливался статус-кво - до следующей подвижки.

В полосе прибоя бродил все тот же фотограф, в закатанных по колено штанах,  обнажавших натруженные, в синих узлах вен, икры, c головой, покрытой носовым платочком, завязанным узелками, с картонной витриной фоток на спине.

Та же неизменная тройка ОСВОДовцев  через  "матюгальник" предкпреждала отдыхающих о том, чтобы они не оставляли одежду без присмотра и не поручали незнакомым соседям охранять ее.

Мне кажется,  что эти ОСВОДовцы были тесно связаны с ворами, потому то большинство краж происходило как раз во время этих предупреждений.

 Никанорыча я заметил сразу. Среди тысяч купающихся. Вернее сначала увидел не Никанорыча,  а существо,  явно женского пола, передвигающееся в сидячем положении вдоль буйков ограждения, как бы верхом на дельфине.  Никанорыч  "выдавал"  свой коронный номер. Время от времени,   из   воды   вздымались могучие плечи и  голова, облепленная  рыжими  патлами,  с  которых стекала вода. Хлебнув воздуха, Никанорыч вновь исчезал под водой.

Увидя, что он, наконец, повернул к берегу, я цепляясь за бурьян, спустился на пляж с красноглинистого откоса.

Когда Никанорычу  оставалось  проплыть  всего  несколько метров до берега, он нырнул и девушка сидевшая на нем, начала беспомощно  барахтаться с безумными  от  страха глазами. Подхватив ее  и  вынеся на берег,  Никанорыч представил: Марина, урожденная Маня, медичка,- и тут же пропел куплет:

Не женитесь на курсистках -

Они толсты как сосиски.

А женитесь на медичках -

Они тоненьки как спички.

Cудя по  куплетам,  он совсем недавно изучал "Республику ШКИД". И,  предупреждая мои расспросы, добавил: Манечка абсолютно не может держаться на воде.  Так днем я ее учу плавать, а вечерами мы изучаем анатомию.  В прошлое занятие  мы  с  ней остановились на шее, - натес по-латыни. Что? Не шея? Ягодицы? Ай-яй-яй, что-то с памятью моей стало? Cтареем... - Как стемнеет,  я приду, а может, и нет. Видишь,- ткнул он меня пальцем в солнечное сплетение. Видишь, какой хилый? Я его поправлять пойду.  Небойсь, твоя мама приготовила для сыночка отбивные?- И он плотоядно потер руки.

 Вы, несомненно,  любовались фотографией Генки со всемирной выставки "ИНТЕРФОТО - 66".  Она публиковалась чуть ли  не во всей нашей прессе.

Ослепительно-рыжая голова, поперек себя шире, на лебединой шее,  щелки-глаза,  из-за веснушек носа не видать, рот до ушей, а уши как ручки у древнегреческой амфоры - удобно и надежно. К тому же отсутствуют несколько передних зубов. Ни одной красивой или хотя бы приличной черты лица, а глаз отвести невозможно. Одна  улыбка  чего  стоит,  за такой улыбкой - на край света.

Примерно так выглядит Никанорыч,  только глаза - не щелки, а удивленно-круглые,  добродушные и синие-синие.  И зубы  как капкан, и шея сорок девятого размера.

Познакомились мы с Никанорычем в общежитии,  в которое я сбежал с лекций, чтобы "расписать пульку", - там всегда можно было найти партнеров.

Игра там всегда велась "на стол" - были только проигравшие. Да и они не особенно страдали,  так как пропивали проигрыш наравне со всеми,  а может быть, и круче - в порядке компенсации.

Когда веселье было в самом разгаре,  в комнату ввалилось трое, двое из которых были один рыжее другого,  а третий  так себе. Один из рыжих был настоящий гигант.  Я вешу  сто  восемь килограмм в галстуке и при часах,  а этот, даже с вымытой шеей, тянул килогреммов на двенадцать -  четырнадцать  поболее. Да  и  ростом  на  ладошку - полторы  был поболее меня, эдак, около ста девяноста.

Он слегка подталкивал своих спутников, несколько оробевших при виде нашего сборища.

- Знакомьтесь,- представил он тех двоих,  когда улеглись приветствия,- Пеца и Толян. Понимаете, иду я по своей Базарной улице и думаю за приятное. За очень приятное.  И, вдруг на углу Канатной подходят эти чудаки,  и,  нет чтобы по-интеллигентному попросить закурить чи, там, спросить за время, так нет, сразу наставляют на меня мессеры и просят раздеться. Правда, вежливо. Без выраже-ний. А я им говорю:  "я же простудюся,  вечер ведь. Солнце уже зашло. Лучше,  говорю,  попробуйте  сами раздеться и пошли со мной в общежитие. Выпьем, поговорим за жисть..." И вдруг мой тезка...

- Cлушай,  Никанорыч, чего ты его тезкой  кличешь?  Пеца ведь,- раздалось несколько возгласов.

- Так он же рыжий! Его же тоже "рыжим" дразнят,-"рыжим", - искренне удивился Никанорыч нашей непонятливости.

И вдруг мой тезка заявляет: "Не буду  я  раздеваться.  И пить не  хочу,  в гробу я видел твое пойло!" А я ему говорю, - тут Никанорыч аккуратнейшим образом выкладывает на  стол  два ножа,- объясняю,  значит,  ну кто же отказывается от выпивки, да еще в хорошей компании.  А если не хочешь задарма, так сам поставь. Мы не откажемся,- продолжал хохматься Никанорыч. Тут я беру его за ручку,  и предлагаю. Нежно так предлагаю: пригласи товарища. Куда это он?

Толя,- пригласил тезка,- пошли с нами,  трам-тара-рам! А то этот  рыжий  (это  я  то  рыжий!) меня изувечит.  И вот мы здесь. Ну, чудаки,  выкладывайте,  что у вас там в карманах. Не жмитесь,- скомандовал Никанорыч. - Так,-  подсчитал  он,-  теперь ты,- ткнул он пальцем в "в такого себе", одна нога здесь, другая там, и на все - выпивку. Усек?  На все. А ты, тезка, пока он будет бегать, просветишь нас как вы дошли до жизни такой,- положил он руку Пеце на плечо.

А потом грабители пили с нами на брудершафт.  С каждым в отдельности. А потом,  когда их вусмерть пьяных уложили валетом на койку, нас - меня с Никанорычем - стравили в цыганской борьбе. А потом мы с ним пили на брудершафт.  А потом он притарабанил меня домой и доверительно сказал:

- Мама, чтоб я так жил,- это стало потом нашей семейной легендой, - мама, чтоб я так жил,  если в него поместиться еще хоть один стакан. Мама, эти, в  общежитии,  покупают только выпить,  а чтоб закусить, так у них этого в заводе нету. Мама, дайте мне что-нибудь за-кусить, а потом я лягу спать, потому что, если идти домой, то могут ограбить, вы же знаете за нашу Одессу. Мама, вы не обижайтесь,- я же люблю вас, мама.

А потом, когда я окончил институт, он устроил меня к себе в  кантору мастером.  Поначалу это был еще тот мастер,  но никто на меня даже косо не посмотрел - Никанорыч!

                                    ***

Говорят, когда он родился и его шлепнули по попке,  и он подал первый голос, главный акушер вздрогнул и похвалил:

- Какой крепкий малыш.

- Да  не  малыш  он,  а  уже готовый мужчина,- поправила старшая сестра, мельком взглянув на его стати.

И, по-моему, его уже с яслей именовали по отчеству.

Умнейший человек,  эрудит высочайшей пробы,  несмотря на семилетнее незаконченное.  Он  любую  науку в двадцать четыре дня превосходил.

В нашем курортном городе в радиусе десяти минут езды - дома отдыха,  санатории... Так Яков Никанорович летом туда каждую ночь намыливался.  На занятия.  Рубашка "апаш" с коротким рукавом, чтоб бицепс был виден,  белые брюки, красные носки и черные туфли. И плащ. Плащ обязательно - дальше  поймете  зачем.

А если  днем - на  пляж,  то непременно - в  плавки кусок шланга от противогаза. Действовало безотказно. Все удивлялись:  гармошка,  а такая большая.  Но больше всех почему-то удивлялись "англичанки",  вследствие чего Никанорыч отменно овладел английским.

- "Made in USA", следует читать: не маде ин юса, а мейд ин ю эс  эй,  поучал  он  с неповторимым произношением одесского кокни. - "Стол  по-английски  -  дзы  тейбл,  а,  I  love  you " означает давай, ложись.

Но претензий к нему не было.  Ему даже иногда  присылали фотографии симпатичных малышей,  как правило,  рыжих, появившихся на свет благодаря шлангу,  с прозрачными намеками,  что неплохо было бы закрепить пройденный материал.

У него и в записной книжке раздел был:  "дети шланга", в которой, он время от времени делал какие-то пометки.

И так он двадцать четыре дня изучает по ночам,  простите за каламбур,  какой-нибудь  предмет,  а днем кемарит под краном. А если он орет наверх крановщику -"любезнейший, смайнай, пожалуйста, эту  хреновину,  блядь - и  называет  ее точно по ГОСТу,-  благодарю Вас, сэр",- значит, ему преподает какая-то работница МИД.

Иногда же он умудрялся за двадцать  четыре  дня  изучить несколько дисциплин, если его обучали подруги.

Но об альковных делах - никому, никогда. Только один раз обмолвился, какие  фигуры  Лиссажу крутила ему не то "математичка", не то "физичка". Запамятовал я.

Настоящий джентльмен. Благороднейших кровей. Так что о Никанорыче вы знаете теперь почти все.

 - Ну,  так что же?  Люся,  Маша,  а может быть  Даша?  - съехидничал я, когда мама деликатно оставила нас одних.

- Не-а, не Даша - Клава - вздохнул Никанорыч.

- Кончай ржать! Матерное слово! Давай по-порядку.

            Где-то в конце весны звонок: это  я,  Люся.  Люся.  Из Москвы.- А ты думаешь, я  помню, кто такая Люся? Даже из Москвы. Я и из Африки не всех-то помню.  Но так вежливо: "ну, как ты там?"

      "Яшенька, милый, выручай. Я тут с сынишкой. Я б к тебе не обратилась, но мама заболела. Я должна съездить в Кишинев дня на три. Так возьми пацана.  Он смышленный,  в тягость не будет. Я сейчас привезу". И гудки в трубке.

"Кто там?-  спрашивает  мама,- опять на всю ночь?  Когда уже ты угомонишься,  наконец, когда? Женился бы. Ты посмотри, Светочка, так  она  же с тебя глаз не сводит.  И из приличной семьи. А у Диночки - так папа, вообще, директор столовой. И куда только твои глаза смотрят, куда?" Ну, словом, завелась на целый день. Минут через тридцать заявляется Люська. Ничего, годится. Все справно,  все в необходимых  количествах  и   все  на  нужных местах.

-Улыбнулся  добродушно,  ты же знаешь мой вкус.  А на руках у нее ... - я, только маленький - трехгодовалый. Ну, думаю сам себе,  влип! Мне это надо? А мама как вцепилась в него. И он к ней: баба, баба! Прямо индийский кинофильм. И все! Жизнь пошла кувырком. Мама на него не наглядится. Такое ему готовит, что я в жизни не ел. И все Яшенька, Яшенька - так этого клопа зовут. И все рассказывает, каким я был в детстве. И малец такой забавный  "Никанорыч, а где у самолета рычак?" - "Какой рычак?" - Ну, которым он рычит. Не понимаешь, что-ли? И на  кран  мы с ним слазили,  и на фуникулере катались. Забавный малый, все ему надо знать, во все пальцем тычит: Никанорыч, а что это? А то? А когда Люська приехала, мама уговорила оставить клопа у нас: "Вам  же Люсичка покойнее будет.  Отдыхайте себе на здоровье. Вы же такая худенькая - сразу видно,  что не з Одессы. А за  Яшеньку не беспокойтесь,  он же мне прямо-таки как родной". И смотрит на нас,  да такими  тоскливыми  глазами,  ну, прямо, как собака бездомная. А когда я дома,  так начинает  пропаганду  вести.  И  за Светку уже молчит, и за Динку.

"Ну,  чем тебя Люсичка не устраивает? Ну и что, что ребенок у нее?  С кем не бывает.... Худенькая только очень, одним словом,  москвичка. Ты бы ей фрукты купил бы, вон черешня на Привозе  появилась.  Пусть она осенью на виноград приезжает. Здесь от Яшеньки пончик остался - так ты ей передай - смотри не слопай". И отец,  вроде,  как помолодел. Даже смирился с тем, что его дедом называют и уступают место в трамвае.  А чем не дед? Ведь при внуке. И такая  обстановка в доме сложилась,  что я Люсе сделал предложение. А одна моя приятельница,  мы с ней ботанику проходили, обещала нас без очереди пропустить в будку бракосочетания.

Словом, все на мази, как у приличных людей.

Лежим мы с Люськой на пляже,  обсуждаем наши  квартирные дела, вроде,  как мы уже муж с женой. Вдруг на нашу подстилку садится чудачка какая-то.  Что-то знакомое  в  ней,  наверное изучали что-то вместе. Садится, значит, на нашу подстилку, и, эдак спокойно,  как к себе в лифчик,  запускает  мне  руку  в плавки.

"Ой -  удивляется,- а где же шланг? Куда же Вы его засунули? Дамочка,- это она к Люське,  - Вы тоже на шланг  клюнули? Вы только посмотрите, что же это делается? Ну, я пошла. Мне,- поясняет,- шланг нужен, а не  трапочка. Чао.

А Люська так и чао не сказала.

 Мать со мной даже не разговаривает,  только, - на, босяк, жри, чтоб ты нодавился!  А отец целыми днями в домино.  Домой только ночью приходит, когда я уже сплю. Не дом, а могила! А Клавка, та, которой только шланг подавай, приползла на следующий день.

"Не могла смотреть как вы с ней...  Сволочь я,  Никанорыч, баба ревнивая." Ну, пришел  я  к ней вечером.  Ну,  и что?  Не интересно как-то все стало.  И Манька - не то.  Сама навязалась.  Я  ее действительно спас.  Дура -  в море полезла.  В шторм. Ее откатной волной утянуло.

-Никанорыч, - появилась моя мама с абрикосовым всреньем, - а почему твоя мама перестала к нам заходить? Как у нее с давлением? Ты так не уходи - я Яшеньке пирог передам.  Если бы я точно не знала, я бы подумала,  что это твой сын.  Прямо красавчик.  А какой упитанный!  Хухем-балайла ты,  Яшенька! Чем она тебе не пара? А Яшенька, так прямо с тебя нарисованый.

Знаешь,- вдруг поднялся Никанорыч, - поеду-ка я  в

Москву на  самую короткую ночь.  Люська баба правильная.  Умница. Юрист она у меня.  Должна понять.  Сама ведь  тоже  на  шланг польстилась. Может повезет,  и я всю жизнь буду совершенствоваться в юриспруденции. Да и клопу папаша не помешает. Поеду, может, столкуемся. Что я им рыжий, что ли?

                                     ***

 Это был самый лучший отпуск в моей жизни. Я поехал в Дофиновку и снял курень у какого-то рыбака.  Целыми днями я валялся на песке, слушая шум моря. Когда становилось невыносимо жарко, я окунался в море. Я долго брел по отлогому песчанному дну, пока не доходил до того места, где можно было поплавать. А за мной в прозрачной воде,  возникали мутные  воронки,  там где ступали мои ноги. Вместе с незнакомыми людьми я ловил крабов,  которых  мы варили тут же на примусе в морской воде.  Мы их запивали теплым "АЛИГОТЕ" и заедали кукурузным хлебом с брынзой,  купленными в местной лавке. И никому до меня не было никакого дела, и мне никто не был нужен. Ночи  я  проводил на матраце набитом сухими водорослями, пахнущими иодом и первозданной жизнью,- горьким и манящим.

А когда  настала  самая короткая ночь,  я неожиданно сам для себя,  уехал с попутным грузовиком в город. И мы с мамой, до самого  утра  пили  чай из привезенного мною чайника.  И я рассказывал ей со всеми подробностями без всякой утайки и выдумки о своей жизни в Сибири.

Мальчишке, принесшему вечером телеграмму,  я отвалил  на чай целый трояк.