КОЛБАСА И РОЗЫ

  Привычная  очередь нисколько  не  укорачиваясь,  огибала книжный  магазин и упиралась в дверной проем под  обшарпанной неоновой вывеской     "...  АСТРОНОМ".

-  Стасик, надеюсь, ты уже сообщил,  что я имел честь занять очередь лично за тобой? - вклинился в  очередь  старик  в сильных  очках,  в  некогда элегантном костюме и сандалиях на босую ногу. - Нет,  ты им скажи,  а я заскочу на  минуточку  в этот храм знаний.

          - Стасик, интересно, а за чем эта очередь? - осведомился старик, вернувшись из книжного магазина. - Что? За колбасой?

Это же разве колбаса?  Это же сплошное недоразумение! Вы разве знаете что такое колбаса?  Настоящая одесская  колбаса! Ее же готовили,  (заметь, готовили!),  а не производили,  из чистого гусиного мяса.  А когда ее разрезали, то из нее капал жир похожий на жемчуг! Ее же можно было есть одними губами!

- Вот ты все  стонешь  за  жизнь, -  попрекнул  он,  хотя Стасик  не обмолвился ни единым словом.- А что ты за нее знаешь,  за эту,  извини за выражение,  жизнь? - Звенел над очередью  его  надтреснутый  тенорок.  - Ты же всю жизнь морозил свою попочку и,  еще раз прости за выражение,  мозги в  своем затрушенном  Омске.  Ведь ты не только в Одессе не был,  тебя даже в Париже не знают,- зубоскалил старик.

Вот ты за Дюму знаешь?  За трох мушкетеров?  Помнишь?  В Париж весной приперся чудак с червонцем,  луидором по-ихнему. Он его еще в ладони сжимал.  Чтоб не сперли.  Ну, прямо - таки Ротшильд какой-то. Так это он не свою, это он мою автобиографию описывал.  Только с двумя большими разницами, нет, даже с тремя:  не в Париж,  а в Омск, и не з Гасконии, а з Одессы, и не червонец сжимал в руке той богач,  а мятую трешку. Правда, еще ту, до той денежной реформы.

Ну, заходит той чудак в ворота, городские такие  ворота, и спрашивает первую попавшуюся миледи,  как пройти  на  ихний базар, и чтоб переночевать где.  Это у Дюмы так.  А я тебе вот что скажу: у них уже тогда миледи не на всех улицах валялись. Это  Дюма  так,  для  интересу.  А  подошел  он к дворничихе, консъержке по-ихнему, чтоб получить информацию.

- Мадам,  а где тут у вас можно перекусить?- поинтересовался гасконец,- и чтоб переночевать где?

- Шмаляй  прямо,  потом  направо,  а там увидишь Привоз, по-нашему - Чрево Парижа.  А теперь,  босяк, ходи отсюдова, и чтоб  я  тебя больше здесь не видела - пояснила консъержка на чистейшем французском прононсе.

- Мерси, мадам, боку. Ауфвидерзеен, мадам,- поблагодарил гасконец и отправился в указанном направлении.

- Молодой человек!  Одну минуточку!  А как там, у вас, з милом?

- А,..  -  Махнул  рукой  гасконец, -  разве  от них дождешься...

А потом  он купил по - дешевке мешок картофеля у молоденькой колхозницы з парижского предместья,  которой он  отвалил комплимент,  взглянув на ее открытый корсаж, приобрел небольшой боченочек бургундского у лица кавказской национальности и завалился в гостиницу "КАК У МАМЫ!"

- А ты?

- А что я?!  - Вдруг обозлился тенорок:- вот я, в очереди!

- А что я,- благодушно повторил тенорок после  непродолжительного  молчания.- Слушай сюда.  На чем это я?  А,  как я здесь очутился?

 Как сказал поэт: "з Одессы я прибыл, был зверский мороз". Гляжу..."

Гляжу, эдакое хрупкое создание,  пудов на пять чи  шесть торгует картофелем от агро.  По восемь су.  Как у них там,  в Париже.  И корсаж,  може,  у ней,  как у той,- открытый. И за корсажем,  може,  чего получше.  Так не видать за задрипанною кацавейкою, шо была на той миледи. Нет, не Рио де-Жанейро.

- Мужчина в очках,  я же предупреждала пусть за вами  не занимают  -  прервала монолог продавщица.- За очками не занимайте! В два закрываемся. Вы же на обед не опаздываете?

- Да,  так за мороз я тебе уже говорил. Так вот, купил я той продукт,  бутылку калвадоса, кормиловского гону, для сугреву и отправился к Илье.

Ты же знаешь Илью. Не пророк, конечно, но как к инженеру претензий никаких.  Класс. Институт вместе кончали. Он меня и сманил в этот город-сад.  Ах, приезжай, ах, приезжай! Ах, работа у нас,  ах,  работа. Хошь - восемь часов, хошь - шашнадцать.  И никто тебе плохого слова за это не скажет.  Твори. И главное,  моря нет: никаких отвлечений. За климат он, правда, предупредил:  зима, говорит, девять месяцев, зато остальное - лето. И осень тоже.

Ты же ж меня знаешь:  за работу - все! Глотку перегрызу! Кидаю хавиру, благоверную... И, вот, я здесь. В фетровой шляпе и в босоножках.

Илья немного подвинулся на своей  кровати  в  общаге.  И кормил он меня два месяца, пока я не попал в той ящик.

И стал я вкалывать,  как Жан Вальжан на  каторге.  Домой приду, мой отшприц уже спит. На работу ухожу, он еще спит. Да что сын,- жену месяцами одетой не видел!

А гасконец,  когда  у  него  вышла  вся  картошка и бургундское, схватился за голову: все хорошие места вже были заняты,  а торговать пивом чи, там, газировкой,  так ему гордость не позволяла,- он же дворанин!  Да и денег на взятку не было. Так он вступил в Союз Писателей и стал писать.

И писал бы что путное - за колхозы чи за великие  стройки коммунизма. Так нет, он стал писать за мушкетеров, как теперь выяснилось, для макулатурных талонов. Но в Париже и даже в Одессе у него был успех.  Тугриков полно,  пиши - не хочу. Дворец себе отгрохал,  что твой грек, что на Кенедше женился. Бок бараний с гречкой. Опять-таки, "СТОЛИЧНАЯ", пей-не хочу. Чудачки клевые...  Да в таких условиях не то, что Дюма, любой отцом станет.

А тут сидишь, света божьего не видишь - разрабатыватываешь,  испытываешь, отчеты, проекты, и все на японском уровне, в крайнем случае,  на американском.  На меньшее, чтоб писать, не согласные.  А как же, отстанем ведь! И все вокруг пишут. И все инженеры.  И хоть бы одна женщина.  И общество трезвости. И все за сто тридцать рэ. Какая уж тут аморалка!

А сына-то как он пристроил. Папа-то у сына - Дюма! А кто Дюмы не знает?

- А что дают?  Дюма? - Услышав знакомую фамилию спросила женщина,  протискиваясь между очередью и  бочкой  с  квасом, - "ТРЕХ МУШКЕТЕРОВ"?

- Нет,  мадам,- галантно пояснил тенорок,- колбасу,  мадам. Возможно, даже из трех мушкетеров.

- Вот  он  его  и приспособил в Союз Писателей Франции, - как ни в чем не бывало продолжал старик,  не обращая внимания на эпитеты вылетавшие из ценительницы изящной словестности. - На приличный зароботок. Паблисити устроил.

А кто меня знает? Кроме заказчика, который меня знать не хочет:  я же ему плешь проел, доказывая, что он должен делать то, что надо, а не то, что он хочет.

А сыну замок какой он оставил? Решил квартирный вопрос и ему,  и внукам.  Правда,  он тут же врезал дуба. А я еще жить хочу так, что я своему сыну квартирный вопрос к двухтысячному году  не решу,  как бы правительство ни старалось мне помочь. Во мне еще жизни лет на двадцать, как красиво сказал один великий одессит.

А что я с той работы имею? Мокрый зад и длинную шею. Вот ты все стонешь за жизнь.  Так может,  до твоей пенсии еще настанут приличные времена. Может. Хотя кому ты уже нужен?! Я когда вышел на пенсию,  то стал самым ценным кадром: меня же можно сократить в любой момент и без всякой волынки.

Представляешь картинку?  Вызывает меня наш зам. по  кадрам:

- Уважаемый Игорь Наумович - Вы, случайно, не молодой специалист?

- Что Вы,  Николай Эльборович, Вы же сами меня уже тридцать лет знаете - то на картошку пошлете,  то канаву рыть, то еще куда. Я уже не только молодым, я Вашими молитвами, скоро, вообще специалистом перестану быть.

- А может быть,  уважаемый Игорь Наумович,  Вы беременны или кормящая мать?

- Побойтесь бога, Николя, - это в мои-то годы...

- Жалко, очень жалко.  Если бы да,  то мы могли бы Вас и не сокращать... Вы ведь понимаете, дорогой Игорь Наумович, Вы свое уже отработали. Внесли, так сказать, свой вклад в развитие нашего общества.  Теперь нам нужны молодые научные кадры. Должен ведь кто-то полоть, копать и собирать?  Не я же - ведь кому-то и работать надо.  Пишите заявление, мол де, хил стал, некопателеспособен.  А  мы  вам  грамотку  за самоотверженный труд и, естественно,  пенсию. Вы только подумайте, как смешно получается. Пришли  на сто тридцать.  Уходите - сто тридцать. Как будто и не работали тридцать пять лет.  Смешно! Завидую я Вам. Путешествовать начнете.  Швейцария или Австралия, там.  Через пять  лет,  конечно. Режим-с. Прекрасные  страны, говорят. Или внуков няньчить будете...

- А внуков ведь еще и кормить надо. Сашка в аспирантуре, - перестал скоморошничать тенорок, - одна стипендия,  сноха не работает - дети, благоверная совсем разваливается...

- Куда вы мне деньги суете?  Я же сказала: за мужчиной в очках не занимать!

- Так я же и есть мужчина в очках! - возмутился тенорок.

- Какой  вы мужчина,  дедушка?  Из вас же песок сыпется. Постыдились бы вас в очередь посылать, такого старого,- пожалела продавщица.- Все! Закрываемся! А вы, дедушка, после обеда будете первым.

Старик как-то  неприкаянно  потоптался  перед захлопнувшимся проемом двери,  стараясь дрожащей то ли от обиды, то ли от старости рукой, уложить трешку в потрепанный кошелек, затем решительно подошел к женщине, торговавшей цветами у магазина.

- Розу,- протянул он неспрятанную купюру, - фиг с ней,  с колбасой!  Жена так любит розы, - почему-то смущенно сказал он в пространство.- Пусть ругается.