МЕДВЕДЬ
- Ну, и ... с ними. Да и с тобой тоже,- добавил Борис Иванович, протягивая мне командировочное удостоверение, - знаем мы эти прогоны - захотелось чалдонам поохотиться за государственный счет. На, ...! Вернешься, доложишь обстановку. И никаких подписей, и, вообще, никаких следов. Ни пуха, ни хера! И никаких подписей! Усек? - И, положа руку мне на плечо, выдал такое, что даже моя внучка не приносила из детского сада. - Да не забудь Вовчику привет передать, ... он конем! - громыхнуло мне во след.
Ему бы директором быть - бооольшой матершшинник!
Так я очутился в КУНГе на шасси вездехода ГАЗ-66, ковылявшего на полуспущенных шинах по беспросветно-девственной грязи юга Западной Сибири по направлению к элеватору - обломку спички, воткнутой в горизонт.
От элеватора надо было принять влево, и там-то находилось заветное озеро, переполненное утками, гусями и, даже, лебедями.
- Страусов там нет - не поместились,- подначил кто-то инициатора прогона, расписывавшего эти прелести.
Время от времени, вся компания вылезала из тепла КУНГа и, смачно ругаясь, вкапывала под моросящим дождем поперек дороги трехметровый обрезок столба, специально возимого на такой случай. За него цеплялся трос, и вездеход приближался к горизонту еще на одну длину троса. Затем, все суетясь, поддерживая друг друга на скользской металлической лесенке, залезали внутрь и, который уже раз, принимали "лебедочную", "тросовую" или еще какую, в зависимости от обстоятнльств и фантазии.
Озеро, название которого как и у большинства озер в этом краю, кончалось на "куль", было действительно великолепным. На нем было все обещанное: скалы, лес, камыши, поле, чистющий воздух. Действительно, не было только страусов. При более подробном знакомстве с озером выяснилось, что на нем не было так же: лебедей, гусей и, даже, уток. Вернее, утки были, но не на озере. Они паслись на остатках неубранного прошлогоднего хлеба возле огромных луж и крохтных озерец, вплеснутых дождливой весной в прошлогоднюю пахоту.
На закрепленную в центре КУНГа испытываемую аппаратуру был прикреплен лист ДСП, на который был выложен домашний харч и бутылки, из расчета не менее двух на каждый ствол. В углу, на штатной печке в чугунке булькало какое-то варево из все-таки добытой, сдуру залетевшей на озеро, птицы.
Беседа, подогретая ранее принятыми "лебедочными", "тросовыми", дополненная ", "бивачными", насыщенная подначками и репликами, перепрыгивала с одной темы на другую.
Проехались по Кудрявому (ни одного волоска на голове). Вспомнили как отмывали его мотоцикл и его самого после того, как он врезался под хвост корове, не сумев затормозить на предательской лепешке. Рассказывали со всеми подробностями, выдумывая на ходу новые. Затем "врезали" еще по кому-то. Все перебивали друг друга, стараясь выдать вне очереди что-то свое, заветное, то что произошло с ним, или с его товарищем, или даже с товарищем его товарища, или даже вовсе не происходило.
Глядя на эту компанию, я вспомнил одного, некогда бывшего у меня щенка: как и все щенки, он выполнял свои маленькие нужды враскоряку. А когда он стал мужать, и в первый раз почувствовал себя взрослым псом, он подошел к дереву, долго и усиленно обнюхивал его основание, а затем исполнил свою нужду, задрав противоположную от дерева ногу. К нему уже пришло знание: что надо делать, но он еще не знал как.
Так и здесь: все собрались вместе, чтобы отдохнуть, от души повеселиться, все созрели для этого мероприятия, только не знали как это сделать. И если глядя на щенка я хохотал, то здесь мне взгрустнулось.
Не было Вовчика. Не было Вовчика - вдохновителя любого застолья. Обычно, застолье начиналось с его любимого и, по-моему, единственного анекдота, который он помнил. Этот, более чем неприличный анекдот, он мог рассказать в любом обществе никого не шокируя, с таким внутренним восторгом и шармом он его рассказывал. За возглавляемым им застольем никогда не было пьяных, выяснений отношений и, вообще ничего, что могло бы людям испортить настроение. Все уважали друг друга. Молча. Было только веселье. Он мог расшевелить любого буку и выявить скрытый талант в самом незаметном человеке. Его шутке мог искренне улыбнуться даже главный бухгалтер в разгар ревизии. Но он не был человеком застолья - он был человеком дела.
Инженер он был - от бога. Иногда, когда что-нибудь не ладилось, он запирал свой кабинет,- секретарше,- меня нет, - и поднимался в наш отдел. У него было удивительное чутье на отыскание "хомутов" и "соплей". Когда же изделие начинало "дышать", он, обычно, алчно потирая руки, предлагал свободным, в данный момент, от работы инженерам, сыграть партию в шахматы "под стол". Он даже не знал шахматной нотации, но играл цепко, выкручиваясь, казалось бы, из самых безнадежных позиций. Но условия выполнял "без булды". Правда, я его видел под столом только один раз, и то не по моей вине.
Что говорить, Вовчик был фигурой и в своем учереждении и даже за его пределами. Его именем можно было сделать многое, порой казалось бы, даже невозможное. Но горе было тому, кто использовал его имя всуе, или в своих личных целях, или не выполнял принятых объязательств.
Следовавшая за этим расплата была жестокой. Не было "ни воплей ни cоплей", виновный даже не лишался своей должности, но для Вовчика он переставал существовать. А следовательно, и для остальных.
Но своих он в обиду не давал: сколько раз он вытаскивал работяг, да и фигуры покрупнее, из вытрезвителя. О жилье хлопотал... Одним словом, Вовчика любили. Он был, вроде, как символом фирмы.
В городе никогда не упоминали наименования организации - у Вовчика - и все тут.
Он даже смел не являться по вызову в обком, не говоря уже о райкоме. И, ничего, сходило.
Женщины были от него без ума, да и он их не чурался. А когда какой-нибудь роман становился предметом обсуждения, то ничего кроме одобрения он не вызывал - в лице Вовчика, вроде бы, все мужчины организации не положили охулки на руку.
Но, я не знаю ни одного человека, который бы назвал его Вовчиком в глаза. Наверное, это позволялось только самым близким друзьям, может быть, школьным или институтским.
Наверно, каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным. Почти все сходились во мнении, что Вовчик схож с медведем. Не с огромным, злобным американским гризли, а с небольшим, но мощным, умным и то хитрым, то простодушным медведем, обитающим в наших российских лесах. Правда, некоторые видели в нем барсука и, даже, ежа.
Вовчик, как ни странно, в данном мероприятии не участвовал, так что выполнить просьбу Бориса Ивановича я не мог.
- А что, Вовчик заболел,- спросил я соседа, с которым у меня сложились хорошие взаимоотношеия еще во время предыдущих прогонов.
- Нет больше Вовчика, - ухмыльнулся сосед. - Давай лучше выпьем,- налил он мне в кружку,- за его упокой.
Не понравилась мне эта ухмылка. О мертвых так не говорят. Заметив, очевидно, какую-то перемену в моем лице, он выдохнул вместе с кряком, - завтра. Завтра поговорим.
Хотя было уже начало мая, небо выглядело, скорее, осенним, чем весенним. Казалось, что низкие темные тучи не оставляли даже зазора между собой и землей. И, вдобавок ко всему, землю покрывал туман. Мы шли в этом утреннем тумане к одному из запримеченных с вечера озерец, возле которых плескались утки. Туман то покрывал нас с головой, то едва доходил до пояса. Уток было не видать и мы расположились в ближайшей копне прошлогодней соломы.
Зиновий - так звали моего спутника - не торопясь отвинтил колпачок самодельной фляжки из нержавейки, извлек из нагрудного кармана два складных пластмассовых стаканчика и разлил в них спирт. - Технический, - предупредил он, - для промывки плат, сушит горло, но потреблять можно. Привыкли. Ну, поехали. Закусив привезенной мною из Москвы колбасой, мы поудобней зарылись в солому, и Зиновий начал выкладывать накипевшее.
- Помнишь, осенью мы вызывали вас на прогон. Ну, от вас еще никто в тот раз не приехал. Помнишь? Так вот, поехали мы тогда, знаешь, на Теренкуль, на своих машинах. На трех, нет, четырех - Петрович попозже приехал. Лучше бы, знаешь, не приезжал. Не заладилось у него в тот день. Он и приехал-то один, потому, что аккумулятор сдох. Другой, знаешь, искал. Дня на три приехали. Загодя. Охота, только на следующий день начиналась. Утром.
Ну, расположились, Вовчик свой анекдот рассказал, по поводу открытия охотничьего сезона. Выпили, закусили и пошло-поехало. Сам, знаешь, как это бывает. А когда стало смеркаться прикатил Петрович и сразу, ты же его знаешь, наладил "раскладушку", установил в нее банку с червями, знаешь, такую высокую, из-под повидла, кинул на нее фанерку, cхватил кусок колбасы и хлеба, взгромоздился на это сооружение и - в ночь.
Мы еще немного посидели, побазланили, зажгли костер - чтоб Петрович не сбился - и по палаткам - вставать, знаешь, на рассвете.
Утром постреляли кто чего. Костер опять разожгли. Брезент, знаешь, опять расстелили. В общем, на охоте - как на охоте. Впечатлениями делятся. В лицах рассказывают,- как я ее...! А она, ..., ....! в камыши, ...! А собаки нет. Тогда я ,...! А когда стали харч выкладывать, смотрим а Петровича "БРАУНИНГ" в машине так, знаешь, и лежит невостребованный.
Орать стали, стрелять. Ни хера! Поиск организовали, соседей подняли. Нашли в камышах. Вцепился, знаешь, в "раскладушку" руками и подбородком за борт зацепился. Да так и закоченел - разве на "раскладушку", мать ее распротак, сам заберешься? Положили на брезент. А что делать? Давно, знаешь, окоченел. Тут Вовчик, - Петрович, ты после меня старший. Так вот: пошли кого-нибудь в город, в милицию. Оставайся здесь до их прибытия. Сделай все, что они от тебя потребуют. Расскажешь все как было. А вот меня здесь не было. Совсем не было. Понимаешь,- и так врастяжечку, знаешь, как только он умеет, - cооовсем не было.
Cвернул все свое, отъехал на машине, затем, знаешь, остановился, вернулся и пятно маслянное - коробка у него текла - травкой затер и... все!
Следователь к вечеру прикатил. Матерится,- каждую охоту тонут из-за этих ... "раскладушек". Мы даже пробовали запретить их выпуск, так сами клепают. Народец, я вам скажу...
- Помнишь, иногда мы его сравнивали со всяким зверьем? Знаешь, что я тебе скажу, не барсук он. Барсуки, если их в угол загнать, дерутся до конца. А он, знаешь, медведем оказался. Самым, что ни на есть медведем. Усрался он. Жиденько, так, обосрался. Сам знаешь, если медведя напугать, то его понос прошибает. Мгновенно. Медведь он, вот так-то,- с горечью в голосе заключил Зиновий, - ОБКОМа не боялся, к министру дверь ногой открывал, а тут... Он, Петрович, ведь, даже рюмки не выпил. Заснул, наверное, с устатку и перевернулся. А камыши, знаешь как голос глушат?...
Никому я об этом не рассказывал, ты первый. Но на фирме как-то узнали, и кончился Вовчик. Теперь, знаешь, когда о нем говорят, его только по должности или по имени-отчеству. - Ну, вздрогнули, - стукнул он своим стаканчиком о мой.
Больше я в прогонах не участвовал. А Борис Иванович по осени в тех краях лебедя убил. Красавец был. Крылья метра два. Но приветов больше ни с кем не передавал.